Археология истины и возвращение философии

Жалость к себе имеет характерный привкус. Подлинные духовные мастера, театральные режиссеры и психотерапевты в значительной степени обучают именно этому искусству – ощущать специфический запах самообмана. Это слышится всей душой, ощущается энергетически, когда столкнувшись с изменениями и жизненными вызовами, человек играет в жалость к себе и обвинение кого-то или чего-то вокруг. Это грустно и забавно одновременно. Прислушайтесь к звучанию некоторых утверждений ниже. Обратите внимание на свои чувства, когда произносите эти фразы, часто встречаемые в категории «золотых правил» успеха.

Часть первая. Послания личных историй

Жалость к себе имеет характерный привкус. Подлинные духовные мастера, театральные режиссеры и психотерапевты в значительной степени обучают именно этому искусству – ощущать специфический запах самообмана. Это слышится всей душой, ощущается энергетически, когда столкнувшись с изменениями и жизненными вызовами, человек играет в жалость к себе и обвинение кого-то или чего-то вокруг. Это грустно и забавно одновременно.

Прислушайтесь к звучанию некоторых утверждений ниже. Обратите внимание на свои чувства, когда произносите эти фразы, часто встречаемые в категории «золотых правил» успеха.

• Не беспокойтесь о том, что думают о вас окружающие.
• Думайте только о хорошем, поскольку мысли материальны.
• Не осуждайте и не критикуйте других.
• Вы должны научиться прощать.
• Делая добро, не ожидайте в ответ добра.
• Мир вокруг нас – работа нашей души.
• Довольствуйся тем, что есть в настоящем.
• Будьте не такими, как все; мыслите нестандартно; будьте бунтарями.

Когда я слышу подобные высказывания, то замечаю два типа реакций возникающих в восприятии. С одной стороны, эти суждения понятны, я их отчасти разделяю и вспоминаю множество ситуаций, для которых они оказываются справедливыми. С другой стороны я замечаю удивление, иронию и даже существенное сопротивление. Удивление потому, что авторы подобных советов, похоже, не видят места ситуациям, где работают противоположные правила. Неужели требуется выдающаяся фантазия, чтобы представить себе контексты, в которых справедливо обратное?

• Примите во внимание, что подумают о вас окружающие.
• Не забывайте об актуальных проблемах, которые вас беспокоят.
• Выносите критические суждения и отстаивайте свое мнение.
• Научитесь показывать, когда люди причиняют вам дискомфорт.
• В своих проектах рассчитывайте на поддержку тех, кому делали добро.
• Мир вокруг нас – совместная работа всех живых существ.
• Меняйте мир к лучшему, планируйте будущее свое и своих близких.
• Не отрывайтесь от коллектива; эволюция обычно устойчивее революции.

Каким бы красивым ни было утверждение или принцип, найдется ситуация, в которой он не будет работать (включая это высказывание). Нужно развиваться? Иногда. Мудрость – качество лидера? Иногда. Бог есть любовь? Иногда. Все в наших силах? Иногда. Нужно быть сострадательным? Иногда. Красота спасет мир? Иногда. E=mc2? Иногда. Стучите и откроется? Иногда! В одних ситуациях эти принципы могут прекрасно работать, в других они будут только вредить, а работать будут противоположные. Даже неисправные часы дважды в день показывают верное время.

Так можно поступить практически с любыми суждениями, претендующими на универсальность. В некоторых случаях уместно беспокоиться о мнении окружающих, а в других пойти наперекор. Иногда следует проявить конформизм, а иногда бунтарство. Порой важно быть терпимыми, а иной раз оказать явный отпор. За примерами далеко ходить не приходится. Слыша суждение, превозносящее добродетель лишь одного полюса, я чувствую одновременно согласие и возмущение, поскольку оно отчасти справедливо, а отчасти ложно. Часть меня испытывает признательность за участие и желание поделиться своим опытом, а другая выражает агрессию за неуважение к моему праву жить своей жизнью и к возможности уникального выбора.

Сопротивление связано с тем, что кто-то указывает какими нам быть и что делать. От Папы Римского до электрика из ЖЭКа речь окружающих обильно переполнена нормативными суждениями. На каком основании эти люди в повелительном наклонении определяют как нам жить, причем нередко в отрыве от конкретных ситуаций? Этими насаждающими «будьте» и «не будьте», «делайте» и «не делайте», «должны» и «не должны» (или неосмотрительно играющими с вечностью «на самом деле», «всегда», «только») обильно переполнен не только интернет, но также литература по лидерству и множество духовных источников.

Давайте рассмотрим вопрос несколько шире: что вообще эти люди хотели сказать и как подобные утверждения их характеризуют. Как вообще мы можем помочь близким людям в принятии мудрых решений? Ведь подобного рода направляющие «советы», прежде всего, демонстрируют неспособность их авторов видеть жизнь более широко и учитывать неповторимость каждого человека и многогранность его переживаний. Это не просто вопрос выбора подходящих выражений, но способности слышать язык и вырабатывать более зрелые культурные формы проявления заботы и участия.

Когда вообще возникает необходимость выносить подобные суждения? Например, что-то вроде «не беспокойтесь о мнении окружающих». Этот вопрос начинает захватывать внимание, когда беспокойство об отношениях между мной и другими уже наступило. Личные интересы вступают в противоречие с мнением окружающих (или, точнее, с моей заинтересованностью в этих людях), и я начинаю чувствовать сомнение и неуверенность. Чтобы разобраться с таким напряжением требуется сформировать отношение к конфликту, интерпретировать, или пережить его. Иными словами, мы говорим о том, что болит.

Обычно я задаюсь вопросом: почему из всего многообразия переживаемых явлений автор выбирает сообщить нам о своем открытии не ориентироваться на мнение окружающих? Не потому ли, что он долгое время сам играл в игру «быть послушным мальчиком/девочкой», а когда стало совсем не выносимо, позволил себе наконец выйти за флажки и делится теперь со всем миром своим открытием? Может быть он еще за флажки и не вышел, но остро понимает необходимость этого и нуждается в поддержке. В любом случае автор еще находится в ситуации «на меня давят окружающие», отождествлен со своей историей и раздает советы, как бороться с мнимым образом зла.

Почему из двух равновозможных вариантов «беспокойтесь о мнении окружающих» и «не беспокойтесь о мнении окружающих», каждая из которых описывает возможное отношение в конкретной беспокоящей ситуации выбора, автор выбрал рекомендовать нам только одну? Хуже, почему он возводит это в статус универсального правила или закона? Почему он не говорит, например, «уважайте интересы и мнения окружающих, но не предавайте свое собственное видение»? Потому что он говорит это о себе, говорит из своей боли, через призму своих обстоятельств. Он живет в реальности, в которой много личных обид и проблем с отношениями. Вероятно, он не достаточно хорошо умел определять свои границы и устал от окружающих.

За частично обманчивыми лозунгами и «правилами» успеха скрываются подлинные и болезненные ситуации выбора, которые обычно еще не решены и беспокоят их авторов. Если бы они уже были успешно прожиты, авторы не предлагали бы нам верить в универсальные правила, опираться на мертвые убеждения и концепции, независимо от ситуации. Из лучших намерений люди делятся с нами своими открытиями, не покидая пространства личных историй. Они забывают, что их высказывания содержат контекст собственных переживаний, а мы иногда их неосмотрительно воспринимаем как универсальные законы и принимаем за «чистую монету». Люди жаждут поделиться своими историями, а все что им удается произнести – это обрывки болезненных откровений, претенциозные максимы перед окончанием очередного акта. Так из лучших намерений мы получаем богатый материал для психотерапии.

Таковы бессознательные мотивы, которые тщательно проясняли философы-постмодернисты. Автор неосознанно отождествлен с нонконформистской идеей, страхом зависимости и его советы имеют неосознаваемую подавляющую направленность. Сам того не осознавая, он шлет нам послание «я так долго ориентировался на окружающих, что мне уже страшно об этом думать». Аналогично другие послания, выраженные в отрыве от их дополнений или контекстов, звучат как волнующие послания о своих авторах, пытающихся прикрыть свое неумышленное малодушие:

• «Меня пугают навязчивые мысли и нерешенные проблемы»
• «Я не умею спокойно спорить и боюсь конфликтов»
• «У меня много обид, я боюсь выражать боль и защищать границы»
• «Я боюсь своих чрезмерных ожиданий от окружающих»
• «Этот мир раздражает меня своим несовершенством»
• «Я устал гоняться за нереальными целями»
• «Мне страшно признаться насколько мне хочется быть принятым»

Более того, даже просто ставя Like в своем внутреннем мире на безобидных и расхожих фразах, мы, не замечая того, отвергаем противоположный смысл, погружаясь в гипнотический транс. Такими усыпляющими идеями наполнен интернет, популярная духовная и деловая литература, всевозможные тренинги и светские разговоры:

• В мире нет ничего невозможного. ->
  В мире есть также масса всего невозможного, но я боюсь это признать.
• В любой ситуации главное оставаться собой. ->
  Любая ситуация – это также возможность трансформации, но я не хочу это замечать.
• Мы видим только то, что хотим видеть. ->
  Мы также обусловлены физиологией и культурой, но для меня это не особенно важно.
• Смысл жизни в служении людям. ->
  Смысл также быть радостным и счастливым самому, но я не могу этим наслаждаться.
• Двигайтесь вперед не смотря ни на что. ->
  Можно учиться у препятствий, делать паузы и корректировать цели, но я и так все знаю.
• Каждый создает свою реальность. ->
  Мы также живем в общей материальной реальности, но я захвачен другой идеей.
• Есть только жизнь, но нет того, кто живет эту жизнь. ->
  Здесь возникает импульс стукнуть бамбуковой палкой и спросить кому больно!

Годы духовной и терапевтической практики научили меня слышать сразу оба сообщения, явное и скрытое. Это просто «режет слух». Нередко за высказыванием сразу видится образ и сценарий, который проживает человек. Однако дело не столько в сообщениях, сколько в выражаемых ими напряжениях. В некотором смысле говорят не люди, а сами напряжения или беспокоящие противоречия – все то, что не оставляет нас безразличными. Через нас говорит возбуждение. Иначе почему вообще мы об этом переживаем? В Дзен отвечают — «мы проявляем заботу». В подобном конфликте мы часто занимаем позицию лишь одного из интересов и озвучиваем взгляд на напряжение с односторонней перспективы. Так мир легко делится на доброе и злое, появляется хорошая самоотверженность и плохое своекорыстие, хорошая храбрость и плохая осторожность, хорошее принятие и плохая критичность и так далее.

Вопрос даже не в том, чему именно мы отдаем предпочтение, вынося какие-либо суждения. Любое такое предпочтение ограничено и, значит, отчасти правдиво и отчасти лживо. Я хочу привлечь внимание к тому, что предшествует любому частичному варианту — напряжению выбора. Замечаем мы это или нет, но всякому суждению предшествует момент выбора интерпретации, пограничное состояние тревожности и сомнений, когда мы чувствуем возбуждение и еще не решили чему отнести причину беспокоящего состояния. Внутренний конфликт, в котором мы еще не заняли ни чью сторону. Момент, когда оба варианта интерпретации происходящего еще потенциально сосуществуют в непроявленном.

В ситуации напряжения с окружающими, причина в их конформизме или в моем неуважении? Если выпускник не может найти работу, причина в слабости образовательной системы или в нерасторопности самого выпускника? Скучная работа – это проблема работодателя или низкая самооценка сотрудников? Увольнение – это потеря или возможность? Неэффективная политика – это недоразвитость избранников или пассивность избирателей? В горной местности я чувствую собственную силу или силу местности? Загрязнения окружающей среды – это вина корпораций или нашего неосознанного потребления? Каждый творит свою уникальную реальность или мы живем в коллективной реальности с которой нужно считаться?

По-настоящему великие люди важнейшим ингредиентом успеха называли способность комфортно справляться с состояниями неопределенности и делать в них выбор, полагаясь на интуицию и чувства. Они не делегировали свой выбор мертвым правилам, но оставались бдительными и сомневающимися. Что такое чувства, как их понимать и на них полагаться, как обнаружить истину в беспокоящих ситуациях, а также как может быть выражена словом сердечная мудрость мы рассмотрим немного ниже. Пока же я предлагаю сделать небольшой экскурс в западную философию, чтобы провести историческую параллель.

Часть вторая. Философское отступление

То, что я проделал выше с несколькими высказываниями – простой пример постмодернистской деконструкции, которая так или иначе способна разрушить любое мертвое суждение и вернуть нас к пограничному состоянию выбора. Вы возвращаетесь к себе с вопросом «почему я считаю, что нечто одно объективно лучше или хуже, чем нечто другое?» На этом постмодернизм заканчивается, оставляя вас наедине с этим вопросом, тревогой выбора и не предлагая ответов.

Постмодернизму как направлению предшествовали такие широкие философские течения, как современный и классический период. В классическую эпоху понятие истины было традиционным, ориентированным на предписания, догмы и пропитанным верой в авторитеты. Истинно то, что раньше уже работало. Важной составляющей истины в этот период было сенсорное восприятие. Это был период наивного реализма – веры в идею, что явления видимого мира существуют независимо от человеческого восприятия и познания, Библия содержит все важнейшие истины, а опыт предков – наиболее надежное основание.

Начиная с Возрождения люди ощутили потребность отстаивать истину, основанную на своем собственном мнении. Ранее предполагалось, что существовали некие непреложные законы и правила бытия, которые мы можем изучать и описывать. Кант продемонстрировал, что мы не можем видеть мир таким какой он есть «на самом деле» вне человеческого восприятия и интерпретации. Мы можем видеть то, что преломляется через воспринимающие структуры субъекта, ощущения и разум. Реальность не просто воспринимается, а отчасти конструируется и является продуктом со-творчества каждого из нас. Мифы и традиции стали постепенно вытесняться новыми истинами – тем, с чем мы можем вступить во взаимодействие и составить об этом собственное представление.

Фактически это также означало переход от веры к практике, от религии к доказательству. После Канта прогрессивное человечество стало с осторожностью относиться к утверждениям об истинности только лишь на основании ссылки на традиции и авторитеты. В игру включилось требование современности (модерна) в экспериментальных данных, будь то наука, культура или даже духовность. Утверждение становится достоверным, если после проведения эксперимента у субъекта не остается возражений. Как проницательно заметил Кант, современность означает, что если кто-то из друзей застал вас дома во время молитвы, вы должны испытать смущение.

Модернисты продолжали верить в безусловную истину, хотя уже не считали ее объективной. Постмодернисты пошли на шаг дальше, придя к следующему заключению: истина не является объективной, но она также не является субъективной – истина формируется и навязывается культурой. Любые суждения и объекты восприятия являются продуктами безличных лингвистических систем и культурных сетей. Беспоко
8000
имся ли мы об окружающих или действуем наперекор, каждое из суждений сформировано не нами, а обширной сетью межличностных структур, ни одна из которых не может быть нами увидена, но которые говорят через нас.

С момента своего заявления, что не существует фактов, а есть лишь интерпретации, Ницше считается первым постмодернистским философом. Он указал на множественность точек зрения, через которые может быть истолкован мир. Ницше настаивал на отсутствии независимого критерия, который помог бы определить, что одна перспектива является более обоснованной, чем другие. Так западный мир погрузился в множественность дискурсов и плюрализм мировоззрений. Если все перспективы равноправны и ничто не лучше, чем что-то другое, остается деконструировать и поставить под вопрос любое субъективное мнение, как мы и сделали выше.

Для постмодерниста истина является выдуманной. Во многих отношениях это мимолетный, изменчивый и формируемый историей феномен. Ее навязывает культура и ограничивает психология, деформирует язык и искажает политика. В результате она всегда и всецело относительна. Абсолютной истины не существует. Как показал Фуко, многие истины конструируются в интересах власти и являются скрытой формой социального угнетения. Только наивные и жаждущие власти люди безусловно верят в какую-либо универсальную мораль или истину, что в постсовременном мире считается верхом культурного невежества.

Формула «2 х 2 = 4» не может быть безусловно истинной, поскольку, например, 2 кролика и 2 лисички не обязательно будет 4 животных, но скорее 2 сытых лисички. Уточнять же контексты, понятия и смыслы можно бесконечно. Постмодернизм указал на относительность любых экспериментальных данных, поскольку они являются продуктом интерпретаций, условностей, моды, изменчивых научных парадигм и выдвинул на передний план необходимость межличностного и культурного обоснования — истинно то, что мы договорились считать истинным.

Перефразируя Канта, постсовременность означает, что если кто-то из друзей обнаружил вашу уверенность в любых универсальных истинах (научных, духовных, моральных, эстетических или любых других), несомненные ценности и принципы, то вы должны испытать смущение.

Постмодернизм обнаружил и свои недостатки. Если модернисты со временем закономерно разочаровывались в своих абсолютных идеях, то постмодернисты оказывались в ситуации потери ориентации. Действительно, если ничто не лучше, чем что-то другое, на чем основывать свой выбор и как принимать решения? Так различие между высоким и низким растворилось в низменных объятиях поп-культуры. Глубина подверглась осмеянию. Неординарность и искренность не просто перестали уважать, они стали объектом иронии. К концу 20в. человек, рисующий граффити на заборах, мог считаться таким же художником, как и тот, чья работа висела в галерее искусств. Утверждение Ницше, что цинизм и нигилизм станут характерной чертой постсовременного сознания, стало очевидной реальностью.

Вместе с тем, постмодернизм стал потрясающей духовной прививкой западному обществу. Ведь, по сути, он указал, что никакая концепция не может быть абсолютно истинной (включая это высказывание). Оценочными суждениями не удается выразить истину. Так привязанность к убеждениям стала постыдной, а обесценивание ценностей освобождающим. Если вы захвачены какой-либо идеей, делаете сильные утверждения вне конкретного субъекта и контекста, вам должно быть неловко в обществе развитых людей, понимающих языковую относительность.

Постмодернизм внес существенный вклад в разотождествление с умом, но не справился с задачей последующей осознанной интеграции. Увлекшись открытиями в стиле «ничего святого» дзенского патриарха Бодхидхармы, он упустил из вида любовь, заботу и сострадание, что лишило постмодернизм смысла и превратило его в прибежище нарциссизма. Постмодернизм отрицал ум, оставаясь в уме; он исключил ум, не имея возможности его превзойти.

Как мы только что увидели, суждение само по себе является практически бессмысленным – оно может быть как истинным, так и ложным. Другими словами, хорошо и плохо, добро и зло – это разные перспективы на одни и те же явления. В логике аналогом этого понимания служит теорема Тарского о невыразимости истины, которая показывает, что для любого подобного высказывания найдутся два контекста, в одном из которых это высказывание будет справедливо, а в другом ложно. Например, убитый олень – радость для семьи охотника и трагедия для семьи оленя. Иными словами, вне живого переживания установить истину не представляется возможным. Она будет плавающей. Не на что опереться – в постмодернистском мире-как-тексте нет жизни. Как скандально сформулировал это Ницше, «Бог мертв», имея в виду понятие «Бог», а не самого Бога.

Досадное заблуждение, допущенное постмодернистами – это рассмотрение любых явлений как текста вне переживания. Немало лицемерия в том, чтобы сначала отлучить текст от автора, а затем на основании лингвистического анализа объявить обоих мертвыми. Если подвергнуть деконструкции убеждение ее создателя, Жака Дерриды, что «мир есть текст», то известный радикальный постмодернизм рассыпается, что и произошло с ним к концу 20 века. Так мы переходим к необходимости снова вернуть к жизни автора. Однако теперь нам предстоит переосмыслить кому принадлежит это авторство, если, как убедительно показали постмодернисты, истина не является субъективной (индивидуальным мнением).

Постмодернистская вера в универсальность относительности также обратила на себя внимание критиков. По сути это означает, что реальными объявляются не опытные данные и их понимание, а сама возможность их различной интерпретации. Важнее уже не что вы думаете и говорите, а почему вам вообще что-то становится не безразлично, что побуждает вас выносить суждения. Зрелый постмодернизм постепенно возвращается к значению смысла для переживающего. В таком обществе люди отчасти становятся друг другу терапевтами, что мы и наблюдаем в телевизионных образах подобных доктору Хаусу.

Таким образом, несостоятельным оказалось классическое представление «абсолютная истина объективна», модернистское представление «абсолютная истина субъективна» и даже постмодернистское представление «абсолютной истины не существует». Попытку найти выход из этой запутанной ситуации предпринял и интегральный философ Кен Уилбер. В качестве претендента на истину Уилбер выдвинул идею поздних структуралистов об эволюционирующих иерархиях сложности. Предполагается, что мы склонны бессознательно выделять и в большей степени ценить вещи, которые нам представляются более сложными. Камень менее сложен, чем бактерия, которая менее сложна, чем животное, которое менее сложно, чем человек.

Уилбер настаивает, что некоторые вещи все же более правильны, истинны и более красивы, чем другие. Он оценивает, критикует и налагает иерархию на явления, настаивая, что эволюционные иерархии свободны от оценочных суждений, сформированных культурой. Уилбер подчеркивает естественность таких различий, утверждая, что способность проявлять больше заботы и соучастия или учитывать большее число перспектив естественно лучше.

Развитие означает рост к большей сложности, значит сложность и глубина лучше, чем простота и поверхность. Однако именно это убеждение Уилбера и не проходит проверку постмодернизма на межличностное обоснование и легко деконструируется как и другие концептуальные суждения. Огромное число развитых людей отказываются верить в концепцию, что сложность объективно более значима, демонстрируя убедительные примеры нелинейности и неоднозначности возрастания сложности. Кроме того, структурализм развития – это статистика, основанная на человеческих предположениях, и не может являться надежным фундаментом.

Идея эволюции может оказаться полезной при рассмотрении устоявшихся «космических привычек» и иерархий вложенности (таких как атомы, молекулы, клетки, организмы и т.д.). Она обращена в прошлое и практически не работает в задачах, нацеленных на настоящее и будущее, когда требуется нахождение устойчивых решений в незнакомых ситуациях, еще не изученных и не описанных эволюционистами. Как любая другая концепция, она терпит крушение на границах.

Очевидно, что на выжженном поле привязанностей, оставленном постмодернизмом, не может благополучно прижиться ни одна концептуальная идея, в которую бы требовалось поверить. Бог веры и абсолютных концептуальных ценностей мертв, как провозгласил Ницше. Даже идея независимого существования субъекта оказалась дискредитированной. Следующей остановкой, естественно, ожидается радикальная трансформация, которая укажет на истину вне ума!

Каждое из утверждений «нужно беспокоиться о мнении окружающих» и «не нужно беспокоиться о мнении окружающих» обретает свой смысл не только в языковом или культурном контексте, но также в контексте переживания, которое за ним стоит. За каждым суждением имеется свое повествование. Возможно автор в течение тридцати лет с тревогой оглядывался на ближних, из-за чего со временем оказался в ситуации сильной зависимости. Наконец он нашел выход с болезненным преодолением привязанности к чужому мнению и отстаиванием своих интересов. Это может быть парень, который долгое время не мог жениться из-за претензий своей мамы. В результате путешествия героя он провозглашает «не стоит беспокоиться о мнении окружающих!»

Мы понимаем, что за этой фразой скрывается его боль и принятое решение, рожденное в результате внутренних колебаний и неопределенности. Аналогично, если в течение длительного периода он пренебрегал родными, друзьями и партнерами, развивая свой бизнес или ударившись в духовный поиск, он мог оказаться в одиночестве и сложных жизненных обстоятельствах, которые потребовали бы сложного и кропотливого выстраивания отношений. Тогда путешествие героя могло закончиться словами «как важно беспокоиться о мнении окружающих!»

Здесь мы уже начинаем чувствовать прикосновение к чему-то более правдивому. За этими сценариями стоят живые истории трансформации, которые нам понятны и способны вызвать сострадательный резонанс. Мы обвиняем искусство в неправдивости, если оно не возбуждает, не резонирует и не задевает чувства. Вопрос «так беспокоиться мне о мнении окружающих или нет?» в качестве указания может содержать две поучительные истории, которые заканчиваются тяжелым выбором измениться. Каждый герой встречает свои испытания, испытывает тревоги и сомнения, и находит решение как значимое переживание, в котором он определяет новый баланс и испытывает облегчение. Ни одно из двух крайних суждений не определяет истину, но их контраст может указать на то, что упускали рассмотренные ранее философские направления.

Обратите внимание, оба героя проходят через момент некой пустоты, пограничное состояние, когда одно убеждение уже пошатнулось и отступает, а другое еще не стало частью их действительности. Момент разотождествления, когда человека охватывает неизвестность и беспокойство, ощущение безысходности и потери ориентации, раздражение и удивление, взволнованность и растерянность, возбуждение и замешательство, страсть и тревога. Именно это состояние, часто ассоциируемое с болью и страданием, является важнейшим мотивирующим фактором отпустить привязанность к старому и сделать новый выбор.

При этом само возбуждение не является концепцией, хотя служит условием и основанием для любых концепций. Тревога не является продуктом ума, но предвосхищает любые представления и различения ума. Возбуждение ничего не утверждает, но с ним нельзя не согласиться. В него не требуется верить и его невозможно деконструировать. Это состояние культурно инвариантно и естественно присуще живым существам. Оно одновременно субъективно, объективно и при этом не является понятием. Оно воспринимается, но в нем субъект и объект еще не разделены — возбуждение предшествует появлению и того кто возбужден и осознаваемому им импульсу.

Я также называю это состояние «напряжением», подчеркивая тот факт, что напряжение еще никак эмоционально не окрашено, еще не стало ни воодушевлением, ни беспокойством. Оно также не является телесным ощущением, поскольку это уже суждение об источнике напряжения. Используемые здесь слова не являются определениями, но скорее указаниями на то невыразимое, которое хорошо знакомо каждому. Мы ходим в театр и кино, занимаемся спортом, интересуемся новым, играем во всевозможные игры, чтобы испытать это вибрирующее состояние возбуждения, драйва и неопределенности, которое мы связываем с ощущением жизни.

В восточной философии такое состояние, предшествующее любому различению, соотносится с присутствием или естественным состоянием. В европейской философии это напряжение более принято называть «экзистенцией», бытием или существованием, а направление философии, исследующее неконцептуальную истину, возникающую в просвете пограничных состояний – экзистенциализмом. Предметом интереса экзистенциализм ставит переживание возбуждения и исследует момент выбора интерпретации в напряженной ситуации. Например, вы столкнулись с человеком, который значительно отличается от вас по скорости реакций. Прежде, чем возникнет одно из суждений «он едва поворачивается» или «что-то я начал суетиться», обнаруживается напряжение контраста и свобода выбора своей оценки, своего концептуального различения.

Экзистенциализм напоминает об ответственности человека за интерпретации. Он указывает, что ценности и смыслы создаются самим человеком в ситуациях выбора. Важнейшее открытие экзистенциалистов – напряжение предшествует интерпретации (как видно в последнем примере). Выбору предшествует возбуждение (тревога по Сартру или вдохновение по Штайнеру), что на языке Хайдеггера звучит как «мысль дает слово бытию», а на языке Сартра – «существование предшествует сущности». Иными словами, автор снова возвращается к жизни, но это уже не субъект и не объект, а само бытие, порождающее возбуждение! Экзистенциализм в широком смысле означает, что если вы проявляете к себе жалость и оправдываетесь за сделанный выбор любыми разумными причинами, вы предаете совесть и должны испытать смущение.

Как философия свободы, экзистенциализм предвосхищает жизнь без опоры на универсальные ценности и предписания, но он так и не смог ясно сформулировать что именно должно служить им заменой. Как практически быть пустым от убеждений и действовать в мире в согласии с внутренней правдой, не предавая своей свободы и искренности? Столкнувшись со сложными вопросами смысла и морали, ответы на которые общество требует у любой философии, они предложили жить в согласии с совестью, что в их понимании означало принятие полной ответственности за свой выбор. Но что это значит на практике?

Экзистенциалисты указали на важный неязыковой и неконцептуальный аспект восприятия, лежащий в основе переживаний и непосредственно связанный с истиной – возбуждение, экзистенцию или чувство жизни. Между тем, они не представляли как с его помощью согласовать ум и не-ум, рациональное и иррациональное, концептуальное и неконцептуальное, существование и сущности. Прикоснувшись к трансцендентальной основе бытия, они не увидели как она принимает формы явленного мира и в результате не смогли связать напряжения и выбор.

Экзистенциализм возрождает идею абсолютной истины, но сталкивается с другим препятствием — ее необходимо теперь связать с истиной относительной, то есть выразить средствами языка. Эта задача оставалась пока нерешенной. Например, Карл Ясперс заключает, что молчание – единственно возможное выражение перед лицом трансценденции, включая исторического Будду в ряды великих экзистенциалистов. Ответ на экзистенциальные вопросы он видел как откровение, глубоко индивидуальное по природе, и выразимое только через акт творчества.

Так экзистенциалисты становились блестящими писателями и психотерапевтами, тонко чувствующими правду и интуитивно понимающими пограничные состояния и внутренние противоречия. Например, Камю и Сартр были удостоены нобелевских премий по литературе, их произведения проникают в глубину души и погружают в атмосферу разговора со своей совестью. Они акцентировали внимание на переживании бытия и способности субъекта чувствовать и выбирать. Как и для постмодернистов, интерпретации признавались ими иллюзорными и скользящими, но напряжения и свобода выбора виделись реальными. Таким образом, вклад экзистенциализма в понимание истины — требование учитывать возбуждение и свободу выбора.

Как видим, европейская философия проделала большой путь, раскрывая различные аспекты истины. Все направления внесли важный и ценный вклад в понимание человеком своей природы. Все же остается непонятным как должна звучать живая истина. Западной философии пока не удалось найти такие слова, которые смогли бы объяснить совесть и передать подлинную мудрость. Вероятно, невыразимое требует иной язык описания.

Часть третья. В поисках истины

Выше мы увидели, что одними лишь средствами языка (или даже ума в целом) не удается указать на истину. Какое бы оценочное суждение (о том, что хорошо и что плохо) мы не вынесли, оно подавляет законную значимость полярного смысла или аспекта бытия. Философские школы за последние столетия убедительно разобрали это явление. Предписания и правила не способны дать исчерпывающие ответы о мудром поведении и тем более ответы на моральные дилеммы. Значит остается медитировать, пребывать в гордом молчании и не выносить суждений, как советуют некоторые «духовные» лидеры? Но ведь игнорирование актуальных проблем и вызовов жизни имеет мало общего с мудростью! Задача в том, чтобы научиться деятельно выражать свою заботу о мире, но быть уверенным, что мы совершаем благо, создаем красоту и несем истину.

Давайте рассмотрим конкретную ситуацию, в которой попытаемся обнаружить абсолютную истину и выразить ее относительно. Например, разберем тот же вопрос о необходимости беспокоиться о мнении окружающих. Допустим у вас с партнером расходятся мнения по какому-либо вопросу, требующему согласованного решения. У вас имеется свое видение ситуации, а у него или у нее свое видение и в какой-то момент у вас возникает напряжение. У вас достаточно зрелости, чтобы войти в коммуникацию, выслушать друг друга и попытаться найти решение, приемлемое для обеих сторон. Как в процессе переговоров вы узнаете, что решение найдено?

Если вы чувствуете характерное состояние обиды, значит какие-то ваши интересы ущемлены и у вас остается напряжение по отношению к партнеру. Если вы чувствуете вину (нечто вроде «сам виноват»), значит по всей видимости это вы перегибаете со степенью давления и напряжение снова остается. Нередко после продолжительных споров нам все же удается найти решение, при котором мы не чувствуем ни вины ни обиды, ни высокомерия ни униженности. Нам нравится это светлое состояние, поскольку беспокоящее напряжение трансформируется в удовлетворение и благодарность. Это открытое, бодрое, наполненное и благостное состояние присутствия, которое вдохновляет и придает сил. В нем нет тяжести оправданий и горького привкуса необходимости.

Обратите внимание, мы не выбираем чувствовать вину и обиду. Они чувствуются сами уже просто при мысли о том или ином варианте поведения и дальше чувства обычно усиливаются, если мы принимаем негармоничные решения, оправдывая свое поведение рациональными аргументами. Со временем зачастую либо мы подсознательно саботируем и предаем (в случае нашей обиды) либо это делают с нами (в случае обиды на нас), и мы вязнем в круговороте жизненных уроков и банальных историй, пока наконец не возвращаемся к моменту выбора, не приносим извинений или не проявляем характер в выражении собственной позиции. Всего этого могло бы и не случиться, прислушивайся мы к чувствам и руководствуйся ими в момент принятия решения.

Сложность подобных ситуаций в том, что каждый из участников оказывается на границе двух противоречивых интересов в себе самом. Это желание выразить собственное видение, сделать все по-своему, и желание сохранить близкие отношения, проявить уважение своему партнеру. Стоит проявить жалость к индивидуальным интересам, «не беспокоиться о мнении окружающих» — боль отверженности и одиночества не заставит себя долго ждать. Жалость же к своим коллективным интересам, стратегия «беспокоиться о мнении окружающих», обычно порождает боль унижения и зависимости. Жалость вообще оказывается не очень выгодной стратегией.

Как же тогда поступать? Что может послужить фундаментом для приятия нравственных решений? Давайте сформулируем это таким образом:

Существенное отличие такой формулировки от предыдущих – оно не сообщает в явном виде какое поведение является правильным. Предложение чувствовать адресует вас к возможности найти свое собственное душевное равновесие и решение из него. Такая формулировка в равной степени отлична от буквальных предписаний как делать правильно и от туманных советов жить согласии с совестью. Это не мертвое шаблонное указание, но оно содержит важное послание о необходимости учитывать как интересы своей личности так и интересы своей же общности. Вы можете поступать и по-другому, но тогда как минимум вы осознаете, что возможность баланса для вас открыта, пока остается напряжение в отношениях.

Претендую ли я на знание истины? Знаю ли я как нужно вести себя по отношению к окружающим? И да и нет. Я делюсь с вами существенными аспектами такого взаимодействия, но я не исключаю уникальность вашей ситуации. В такой формулировке остается место для вас! Это не просто текст — он предполагает выход за пределы понимания. Смысл этого текста неотделим от живого переживания. В нем также есть место для запредельного. Мне неизвестно откуда берется обида и вина, но они исчезают, когда устанавливается баланс интересов.

Иными словами, точная мера, определяющая гармоничность (успешность, устойчивость, сбалансированность, и т.д.) решения, рождается в просвете между личным и межличностным, и постигается она через чувства. Занятно, но едва ли можно найти другой способ понять устраивает ли нас интерпретация или нет. Концепции здесь не помогают, мы все равно прислушиваемся к чему-то внутри и проверяем концепции нутром; как мурчит состояние, возникающее при мысли о каком-то решении. Через чувства мы узнаем полегчало нам или нет, испытываем ли мы гордость или унижение, тщеславие или зависть.

Я не стану давать имена тому, кто нашептывает нам чувство меры, но мы склонны безусловно доверять этому чувству расширения и облегчения как лучшему критерию решения в ответ на вызов. Если нет дискомфортного беспокойства – вопрос решен. Это можно сравнить с установкой громкости в музыкальном плеере. Обычно мы не думаем о том, какая громкость будет правильной. Мы вращаем рукоятку громче и тише пока уровень громкости не перестанет раздражать и не станет услаждать и радовать слух. Мы естественно доверяем этой комфортной расслабленности. Когда же дело касается более сложных межличностных вопросов, мы часто опираемся на правила и концепции, даже если чувствуем сильное напряжение и неприятный осадок от принятого решения или вынесенного суждения. Мы вынуждены верить чужим идеям, когда не можем доверять своим чувствам.

Предложенная формулировка проходит проверку модернизма на истинность, поскольку содержит указание на эксперимент, который позволяет убедиться, что для вас это справедливо. Она также проходит проверку постмодернизма, поскольку не претендует на универсальность. Чувство баланса у меня и у вас будет разным, и я не навязываю вам свои интерпретации ситуаций с окружающими. Такая формулировка не призвана убедить вас в правильности отдельного оценочного суждения или целой идеологии, но указывает на нечто, лежащее вне концепций, языка и рационального познания.

Здесь нет скрытого доминирования и манипуляции, поскольку я не знаю какое ваше поведение пройдет проверку душевного равновесия. Я доверяю равновесию в вас, поскольку доверяю ему в себе. Чувство меры, как и само напряжение между интересами, и лично и безлично, поскольку предвосхищает появление субъекта и субъективных мнений. Такое понимание проходит проверку и классической эпохи – ведь люди всегда жили чувствами и в этом не особо много нового (новое здесь – эволюция объяснения феномена чувств).

Указание на чувства также проходит проверку экзистенциализма на истинность. Это напряженная неопределенность и обнаженная открытость, в которой мы пребываем до нахождения подходящего решения и есть экзистенция, пограничная тревога или возбуждающее ощущение себя живым. Если мы в должной степени учитываем оба противоречивых интереса и устанавливаем между ними равновесие, то отпадает необходимость оправдываться. Напротив, мы чувствуем вдохновляющую уверенность и здоровую гордость за принятое решение, что является признаком присоединения к внутренней правде.

Проверенное чувствами решение не может быть неосознанным, поскольку его появлению предшествует момент остановки, безмолвной медитации, созерцающее вопрошание и микро откровение со стороны трансцендентного. В этом смысле чувства удивительно духовны. Такой подход является основанием гуманизма, поскольку теневые проекции и враждебные силы не появляются ни внутри себя, ни вокруг. Вам не нужно потом защищаться и оправдываться, поскольку вы выражаете любовь и проявляете заботу обо всех интересах.

Экзистенциалисты искали возможность поймать переживание в его сиюминутности, или по выражению Сартра, «застигнуть сознание на месте преступления», не дав ему перерасти в рассуждение, даже в зачаточную форму концептуального мышления. Лишь в таком случае по их мнению переживание превращается в «смотровое окошечко», через которое виден «реальный» мир. По сути, мы выполнили эту задачу, поскольку указали на просвет между индивидуальными и коллективными интересами в пространстве восприятия, установив резонанс с самим бытием. Мы включили в уравнение вневременное и иррациональное, обходясь при этом средствами языка.

Вы можете вспомнить цитату Дао Де Цзин «Дао, которое может быть выражено словами, не есть истинное Дао» и наша формулировка также проходит проверку критерия Лао Цзы. Ведь мы не выражаем истину словами, но создаем условия для присоединения к ней, указываем просвет, в котором вы можете почувствовать степень важности каждого из интересов для данной ситуации. В некотором смысле это тот же метод выхода за пределы ума, который лежит в основе коанов Дзен, но выраженный более простым языком. Умно выражаясь, языковая трансгрессия.

Само философское понятие истины впервые было введено Парменидом, который изначально определял ее критерий как соответствие бытия и мышления. Платон определял истину ка
4000
к надэмпирическую идею, познаваемую душой. Для древнегреческой философии вообще было свойственно рассматривать истину как гнозис, то есть мистическое, эзотерическое знание, данное свыше. В современной философии истина стала рассматриваться как эпистема, то есть достоверная информация об объекте – предмет соглашения и результат применения метода. Во многих словарях гносеология и эпистемология сегодня представлены как синонимы, но между ними есть огромная разница. Там, где есть эпистема (научное знание), там по определению нет подлинного гнозиса (откровения), нет софии (мудрости), нет чувственной меры и баланса.

Немалый вклад в это внесли в свое время нападки христианской церкви на гностиков. Естественно, поиск абсолютной истины при таком подходе невозможен, на что недвусмысленно указал постмодернизм. Между тем мы чувствуем, когда оказываемся неискренни и нам некуда прятаться от голоса совести. Мы чувствуем, что наука не дает ответов на вопросы о смысле. Философия – любовь к мудрости – предполагает возвращение к мудрости сердца, к знанию о балансе и мерах. Психология – знание о душе – предполагает возвращение к пониманию души.

Абсолютная истина в понимании древних (а также в восточной философии) является духовным знанием и предложенная выше формулировка решает задачу, указывая в явном виде на соотношение сердца и ума, бытия и мышления, чувств и концепций, возбуждения/экзистенции и противоречивых интересов. На фронтоне храма Аполлона в Дельфах были начертаны две главные заповеди Дельфийского Оракула: «познай себя» и «знай меру». В некотором смысле эта статья разворачивает их смысл.

Чувственный подход позволяет яснее раскрыть вопрос о нравственном поведении, то есть о принятии решений в согласии с совестью. Со-весть можно рассматривать как совместное известие о степени взаимного напряжения между своими же противоречивыми интересами, которое должно учитывать нравственное действие. Таким образом, если вы чувствуете обиду от ущемления своих интересов, нравственность предполагает проявить больше твердости и настойчивости в заявлении своей позиции и своего дискомфорта. Если же вы чувствуете высокомерие и дискомфорт от чувства вины, то нравственность предписывает проявить больше понимания и открытости по отношению к людям. Благостный баланс интересов достигается, когда вы не чувствуете тяжести, страха и агрессии ни по отношению к другим, ни к своей личности.

Например, вы въехали в приличный отель и администратор поселила вас в номер сомнительной чистоты. Вы чувствуете раздражение и обиду за такое отношение. Индивидуальным интересом здесь выступает уважение к вам как к гостю и желание получить уютный и чистый номер. Коллективным интересом будет желание сохранить отношения с администратором и оставить о себе хорошее впечатление. Выбор не усложнять ситуацию и не создавать никому проблем будет безнравственным, если оставит неприятный осадок («мне не повезло», «наверное, я слишком придираюсь»). Выбор выплеснуть свой гнев на нерадивый персонал или не смотря ни на что потребовать другой номер также может быть безнравственным, если возникнет надменность и неприязнь к этим людям («сами виноваты», «они не имеют права»). Обвинение себя как и других служит сигналом имеющегося напряжения, нарушения баланса и незаконченного действия.

Сложность нравственного поведения в выражении степени своего дискомфорта таким образом, чтобы не перейти грань неуважения ни к своей личности ни к другим людям; без обвинений и ярлыков в отношении других, но также не наступая на собственное самоуважение. Меру же этого баланса мы узнаем через чувства, прислушиваясь к чему-то в самой глубине. Мы не выбираем чувствовать, но выбираем как относиться к чувствам! Достигая баланса, мы чувствуем себя достойно — в равной степени уважая других и ощущая уважение к себе.

Иными словами, встречаясь на следующий день в холле, мы не отводим глаза в сторону и не испытываем смущения, если понадобится услуга, делать которую они не обязаны. Если же собеседник нас не слышит и обида нарастает, то нравственное поведение предполагает более громкое заявление своего дискомфорта насколько это возможно в атмосфере уважительного отношения к интересам общности. Таким образом, нравственность или искренность можно определить через степень чувствительности и деятельное доверие чувствам. Люди, способные прислушиваются к чувствам и понимать их послание, обычно далеки от религиозного или научного догматизма и присоединяются к космическому порядку и высшей справедливости.

С учетом изложенного выше, мы можем переформулировать правила, с которых начиналась эта статья, таким образом, чтобы связать их с истиной.

• Вы можете почувствовать в какой мере учитывать мнение окружающих и в какой мере придерживаться своего личного видения и уникальности.
• Вы можете почувствовать в какой мере думать только о хорошем и в какой мере думать об актуальных задачах, вызывающих беспокойство.
• Вы можете почувствовать в какой мере не осуждать других и в какой мере выносить критические суждения, отстаивая свои интересы.
• Вы можете почувствовать в какой мере нужно прощать и в какой мере нужно доносить людям, что они причинили или причиняют вам дискомфорт.
• Вы можете почувствовать в какой мере делая добро, не ожидать в ответ добра, и в какой мере доверяться и рассчитывать на поддержку друзей.
• Вы можете почувствовать в какой мере ваш мир отражает работу вашей души и в какой мере он отражает законы творения и вклад других существ.
• Вы можете почувствовать в какой мере довольствоваться имеющимся в настоящем и в какой мере хотеть большего и планировать свое будущее.
• Вы можете почувствовать в какой мере быть бунтарями и мыслить нестандартно и в какой мере учитывать общество и возможность оставаться понятным для ближних.

Вы можете сейчас почувствовать как изменился характер этих высказываний. Они стали более расширяющими, дружественными и включающими. Теперь они предвосхищают интеграцию и снижают разделенность. По сути, они напоминают о необходимости учитывать оба наших же полярных интереса в случаях, когда ситуации вызывают напряжение. Вы не отбрасываете ум и рациональность, но дополняете их сердечной составляющей – способностью чувствовать разрывы и находить душевный баланс противоположных интересов.

В определенный момент вы узнаете в этой формулировке исходное состояние – вибрирующий резонанс и неразрывную связь между индивидуальностью и общностью, субъективным и объективным, и т.д. То есть в самом вопросе о необходимости ориентации на окружающих уже присутствует беспокойство и скрытая забота одновременно и о желании личной реализации и о желании оставаться принятым людьми. За высказыванием скрывается экзистенция, суждение выражает напряженность бытия. В определенном смысле так проявляется вызов любви – каждое из наших желаний взывает к заботе и вниманию, смущая нас обжигающим трепетом и волнующим содроганием до глубины души. Развитие определяется способностью делать паузы и находить интегрированные решения, которые питают любовью оба интереса, не игнорируя и не выражая исключительное предпочтение ни одному из них.

Как указывал Кант, нравственное пробуждение неизменно приводит к выводу, что эталонные представления о добре и зле не определяются рациональностью и даются свыше. Вера в правила и максимы увидит нас от возможности чувствовать целительный баланс, но она также не является чем-то негативным. Мы также можем чувствовать в какой степени полагаться на предписания и в какой степени поверять их чувствами. Сама экзистенциальная тревожность/воодушевление, степень дискомфорта/экстаза, интенсивность чувств определяют необходимость их учитывать. Мы меняемся, когда степень напряжения больше не позволяет игнорировать изменения.

Может возникнуть впечатление, что если мы будем устранять напряжения и волнения, то рискуем стать скучными и однообразными. Однако учитывать – значит принимать во внимание, сознавать, но не обязательно гармонизировать. Вы можете играть напряжениями (порождать и усиливать их) до той поры, пока не возникнет досаждающий дискомфорт. По всей видимости каждого из нас ведет своя мера, отличная от чувства гармонии и баланса другого человека. В этом смысле мы находим свои неповторимые линии судьбы и следуем предназначению через доверие чувствам. Даже на вопрос доверия чувствам мой ответ будет тем же: мы можем почувствовать и выбрать в какой мере мы им доверяем и в какой мере предпочитаем полагаться на «свое» разумение.

В конечном счете я не призываю быть более сострадательным и чувствительным, более развитым и пробужденным, не рассказываю как вести себя «правильно» по ведическим или христианским понятиям – в этом не так много мудрости. Я напоминаю о возможности самим непосредственно чувствовать что именно может дать вам больше любви и счастья. Мы вправе играть в свои игры, а боль вправе напоминать нам, когда мы заигрываемся. Быстрее, чем мы начинаем чувствовать дискомфорт, не возникает желания становиться осознаннее, мудрее и гармонизировать ситуацию (поскольку дискомфорт и есть желание гармонии). В этом смысле знание о чувствах придется ко времени, когда вам захочется остановиться и найти мудрый отклик на беспокоящий вызов.

Автор:
Олег Линецкий
Май 2013
integralportal.ru